|
|
|
Михаил Садовский
Шкаф, полный времени
главы из книги
"ВСЁ СНАЧАЛА И ПО РУКЕ!.."реплика дирижера
(о Владиславе Соколове) Надпись на фото: "Мише Садовскому - талантливому
поэту - на память о творческих встречах. 19/IX 77"
Вы никогда не бывали в квартире дирижера, известного, популярного, любимого? Давайте вместе войдем... Может, немного неловко без разрешения... да не у кого уже спросить... хозяина нет... квартира уже не та... Из нее бы музей сделать или такое место, куда приводить жаждущих стать дирижерами, чтобы они поняли что—то главное, необходимое для этой профессии — нет, образа жизни... Собственно говоря, так и было, пока хозяин был жив... А мы всё же войдем, ведь эта квартира в памяти... а туда ... туда войти можно, я впускаю вас в квартиру Владислава Геннадиевича Соколова, сохранившуюся в моей памяти... квартиру, которую я любил, знал, часто в ней бывал и часами работал с её хозяином...
Дверь всегда открыта... ручку вниз — входи... звякнули колокольчики:
— Кто там? — а чаще по имени, потому что визит предварен звонком: — Миша, вы?
— Как себя чувствуете, Владислав Геннадиевич? — это вместо здравствуйте.
— Слушайте! Вы меня замучали!.. Нет, совершенно серьезно... Это что ж такое... Я уже который день, понимаете, не могу оторваться... Вот давайте садитесь, послушайте... Да, вы эти книги пока на пол положите тут, рядом с роялем, это мне заказ принесли, я еще не успел разобрать... — в этой маленькой комнате, сразу за прихожей, главенствует рояль, а его со всех сторон охраняют книги: на его крышке, на стеллажах, на письменном столе у окна и на полу под ним, под роялем, — книги и ноты... сборники, партитуры, клавиры, листы исписанной нотной бумаги... И на кушетке книги, но я как—то устраиваюсь на краешке, благо комплекция позволяет, а когда Владислав Геннадиевич начинает играть, конечно, встаю, полшага — и я у рояля, и можно чуть придвинуться к клавиатуре, к самому Соколову и смотреть на испещренный нотами лист на пюпитре...
Мы работаем... пишем хоры... я — стихи, потом Соколов — музыку, и он не может оторваться, и даже немножко всерьез сердится...
— Ну вот: послушайте... — и в который раз… на все голоса и подголоски… Он мне уже по телефону это пел раз пять. Вчера в полночь тоже, а сейчас утро... Видно несколько кремлевских башен... тихо... снег... чисто в Москве... даже крыши чистые... и часы на его столе, поразившие меня на всю жизнь... невиданные тогда, привезенные из Швейцарии, когда он возвращался с конкурса из Парижа, где выступал с детским хором... Всех командировочных только на часы и хватило... Вернее сказать, не хватило, да хозяин магазина увидел через витринное окно, с каким интересом человек на улице рассматривает эти часы с колесом на проволочке, которое полоборота влево, а потом полоборота вправо... и так неспешно равномерно... успокаивающе — увидел и зазвал в магазин и, можно сказать, подарил, потому что много уж очень уступил в цене, чтобы у джентельмена хватило... командировочных... у Народного Артиста СССР и при всех регалиях... Так было...
— Ох, Владислав Геннадиевич, если бы был я вором, забрался бы к вам и стащил, знаете что?
— Библию с иллюстрациями Доре?! — гадает Соколов.
— Нет! — смеюсь я. — Часы!
— Правда, замечательные? — он радуется совершенно по-детски... Устав, мы переходим в другую комнату и погружаемся в старинные кресла, а я как раз против книжного шкафа до потолка и во всю стену... А в нем... О! Это уж целый клад: от Буссенера до Фолкнера, от Державина до Пастернака, от Купера до Бредбери... А чего там могло не быть? Это же еще батюшка Владислава Геннадиевича собирал, Геннадий Яковлевич Соколов, главный настоятель собора в городе Рыбинске... что удалось спасти во времена страстей дьявольских... Почитать "на вынос" хозяин не дает, здесь — пожалуйста... но мне исключение... Первая книга, которую я получил из этой библиотеки, — "Житие преподобного протопопа Авакума..."
— Послушайте, а откуда вы Библию-то знаете? — он когда говорит на религиозные темы, начинает по-волжски окать — это из детства, слова все оттуда, сам оттуда, с Волги, Ярославский... И матушка кончала епархиальное, и отец учился в Синодалке на улице Большая Никитская в Москве, а потом сын, то есть Владислав Соколов, в тех же зданиях консерваторских постигал музыку у людей, которые еще отца учили... и так все перемешалось... Александр Васильевич Александров, тот, что основал Ансамбль песни и пляски Красной Армии и музыку Гимна написал, а в то время — профессор консерватории и регент хора в Храме Христа Спасителя, вообще звал его не по имени и не фамилии, а просто — "отец", потому что в день знакомства спросил Владислава: "А Геннадий Соколов кто вам будет?" "Отец", — по—волжски ответил юноша Соколов, так и пошло... А вот и фотография на стене, весь хоровой цвет там — профессора и регенты различных московских хоров: Никольский, Чесноков, Данилин — ректор консерватории, Александров... Это его учителя...
— Знаете, у меня тут занятная книжка такая, — он в спальню, и я за ним... Ба, да и тут книги... на тумбочке у кровати и в шкафу... самые любимые... и ноты в толстенных томах, и Брокгауз и Эфрон... Чайковский "Литургия" и старый Пушкин с золотым обрезом... и опять фотографии... Он один тут, один живет... нет, не анахорет, да так вышло... И не нам перелистывать страницы его прошлого, хоть и писал я о нем книгу, исковерканную потом в угоду власти, видевшей крамолу даже в слове священник... Не в этом дело... Зачем мы сюда вошли?.. Я хочу понять, что, незамеченное, отличает квартиру дирижера от любой другой, да хоть моей, к примеру, у меня тоже книг много... очень... и нот... и пианино... и машинка пишущая, как у Соколова... разве что часов таких нет...
Когда он умер... неожиданно и нелепо... на поправку шел, на выписку... собирался я в тот день к нему, да остановил меня его ученик и мой соавтор Эдик Леонов — не ходи, мол, он завтра уже дома будет, а то суета перед выпиской, ну, чего мешаться... Не пошел... ах, ты, Боже мой, не пошел... Написал я несколько страничек в журнал... просили... и назвал "Его дорога"... не о смерти его, о жизни — вот она его дорога: от консерватории до дома в Брюсовском переулке, и последний путь из консерватории, где с ним прощались, до этой Малой церкви Вознесения, где бывал он часто — она напротив его окон, и где его отпели... Много людей мне потом звонили и благодарили за эти странички... а я все думал, почему?.. Может, потому что я так был пропитан духом соколовской квартиры, что смог передать его в словах, прощальных и горьких...
Мне как-то в жизни везло на девятнадцатый век. Знал я людей, соприкасавшихся с ним буквально запросто! Вот писатель Арнольд Ильич Гессен, который в отрочестве целовал руку Анны Петровны Керн, той самой, Пушкинской!.. А вот певица Мария Владимирова, учившаяся у самого Мазетти, а вот старуха, помнящая Льва Толстого... Ну, всех не перечислить, хоть их и не так много... Рюрик Ивнев, Сергей Городецкий... А Соколов... он, мне кажется, тоже оттуда... из серебряного века... вот чем его квартира ароматна... Чтобы продирижировать маленький хорик, он потратил не десять часов репетиций, а еще целую невидимую жизнь... и она, эта жизнь, широченная, наполненная интересом ко всему на свете, что есть творческого во всех областях, каким-то чудом умещается в этой квартире, всегда открытой для друзей, учеников, соавторов — для творчества...
Нет ли тут ошибки? Хоровой дирижер Владислав Соколов, профессор, заведующий кафедрой Московской консерватории, он разве еще и композитор, сочиняет хоры? Да. Много десятилетий не сочинял ничего. Обработки делал, переложения... а ведь кончил два курса, как композитор. И я его расшевелил, взбудоражил, ну, грубо говоря, заставил... Да Бог с ней, со скромностью, нас так душили в советское время скромностью, что мы от нее просто усыхали и подыхали. На юбилейном банкете своем в ресторане Прага в большом зале человек на двести он, Владислав Геннадиевич Соколов, произнес специально в мою честь благодарственный тост: "...за то, что он сделал меня композитором!" Так он сказал. Я горжусь этим больше, чем любой наградой, хотя переборщил немного маэстро: я — только катализатор... но горжусь... А трудно это давалось... чего только эта квартира ни слышала пока мы работали... ой! Долгие часы! Много... ну, перерыв... э... и в туалете книги!..
Слишком влюбленно звучат все эти строки?! Я понимаю — немножко странно читать?.. В него были влюблены все окружающие. Все. Без исключения. Красив он был! Хорош собой. Артистичен необыкновенно! И жест, какой жест! Ему, лично ему, влюбленно пел хор, а когда на аплодисменты он поворачивался к нему спиной, ему влюбленно апплодировал зал!
Вот она, фотография в полстены: он с поднятой рукой, и глазами даже показывает что-то альтам — в их сторону повернута голова!..
Надпись на фото: "Милому, талантливому моему соавтору
и вдохновителю Мише Садовскому. 1/II 76"
— Сейчас ко мне студенты придут заниматься, — предупреждает Соколов, — а вы не уходите, если можете, мы потом еще разок... Ладно... по все буковкам, слогам, там в одном месте хорошо бы "у" на "а" заменить... наверху фа, не очень уууууудобно!.. — это мы работаем над сборником переложений для хора фортепианных пьес американского классика Эдуарда Мак—Доуэлла (по моей сумаcшедшей, безумной затее здесь, в этой квартире, ему и заявленной — как сердился сначала Соколов! Называл меня истинно сумасшедшим — перекладывать такую сложную музыку на а`каппельный хор). Мне предстоит (да уже почти сделал все) написать стихи на эту музыку — это трудно. Вот как... Да письмо его летнее ко мне вспоминается кусками:
"… Для успешного продолжения и осуществления нашей работы, так мне представляется, необходимо образное, выраженное в литературной поэтической форме претворение музыкального содержания этих чудесных новелл-поэм с учетом их метрического строения. Честно говоря, я представлял себе это ужасно трудным делом. И поэтому я с понятным трепетом душевным распечатывал сегодня ваше письмо..."
И еще: "Итак, начало хорошее, спасибо, порадовал. Продолжайте дальше. Правда, не думаете ли вы, что удачное это начало связано с соответствующей обстановкой, несомненно что "Лаванда" и "Лес" хорошо сочинялись, раз перед вами сад, лес, чудное озеро. Обстановка подходящая... А что вы думаете делать при сочинении поэм на №№ 3 и 8, например? Для создания соответствующей обстановкти и настроения, я, надеюсь, вы не будуте дожидаться зимы и идти в Домский собор на богослужение?.."
— Отлично, — соглашаюсь подождать. — Конечно…
Теперь самое время покопаться в старых альбомах и коробках с фотографиями... их тут столько... и все в беспорядке... каждый приходящий сюда норовит получить автограф, а хозяин не умеет отказывать... Но мне нужны фотографии для работы... для книги собираю иллюстрации... Я ж еще не знаю, как придется биться с издательством и Комитетом по печати за каждое лицо... и какие будут выдумывать предлоги, чтобы не публиковать... начиная с магического и загадочного колличества линий на миллиметр, которые почему-то какая-то машина ни за что не считает, до ветхости фона... а на самом-то деле то регент, то священник, то ряса, то крест... то...
А Соколов мне не помощник в борьбе... Я и не гадал, что так... Да не мне судить его поступки, слава Богу, что он уцелел в лихие годы и столько души своей отдал и детям, у него певшим, и взрослым, и ученикам-дирижерам... и друзьям... а по правде сказать, мне казалось всегда, что он жил без друзей — одиноко... знакомых — пруд пруди, товарищей много, друзей... будто не было, а может быть, не осталось… Вот тут, на полке, письма со всех концов земли, а тут — програмки концертов, а тут — составленные им репертуарные сборники, а это афиши от Японии до Франции...
А часы мерно и мирно с полуоборота "кнок-ток... ток-кнок"... Он по-детски сердился, не умел быть грубым, злым — только огорченным, расстроенным, печальным... И часто в этих стенах звучали его слова об одиночестве, но как-то отскакивали от них... рикошетили в каждого бывавшего здесь... а удивительно: никто в это не верил — он всегда был на людях и среди людей! Одиночество! Всем бы так... чтобы поверить в это, надо было придти на концерт и послушать... Можно поддельно смеяться, когда не смешно, а вот страдать понарошку — не выйдет...
Полно, Владислав Геннадиевич, помните, как в Большом Зале Консерватории на хоровом концерте детские хоры сидели повсюду: и в партере, и в амфитеатрах, а на сцене был хор Гаррика Струве, и пели они наши "Летние рифмы", а потом вы, как автор, "на бис" вынуждены были выйти на сцену и продирижировать свой хор, а потом сюрпризом для вас и для меня встали все хоры со всех сторон и запели "Летние рифмы" вместе, и мы вместе с вами стояли на сцене потрясенные и буквально плакали — вот она, эта фотография... на стене у стеллажа... а это Григорий Яковлевич Поляк, ваш друг, а вот Клавдий Птица, а вот и батюшка ваш в серебряной рамке — красавец с панагией... Сколько я бился потом, чтоб оставили в книге крест — не вышло... замазали... а он — вот он! Мы переиздадим книгу. И квартиру бы эту сохранить навсегда... с книгами, посетителями, друзьями, одиночеством... из нее бы музей сделать... да нынешней власти России наплевать... на все...
По Брюсовскому мимо церкви Вознесения до Никитской и через нее в Малый зал Консерватории, где у входа доска с золотыми буквами — вот ваша фамилия среди окончивших с золотой медалью... славные у вас соседи... Значит, вот где еще кончается ваша квартира! А звучите-то вы по всей России — вот она какая, квартира ваша... Только жалко, что вы так надолго отлучились...
пятница, 2 февраля 2001 г.
Автор статьи: Михаил Садовский,
уникальные иллюстрации предоставлены автором.
Опубликовано 2 июня 2009 года.
Ссылки по теме
(музыка В. Соколова, стихи М. Садовского):
Песня "Зимняя шуба"
|
|
|
|
