Два брата

Татьяна Попова

Было это в стародавние времена. Жили в некотором царстве, в некотором государстве два брата-близнеца, Иван да Степан. Были они похожи друг на друга как две капли воды, как два стебелька травы, как два солнечных луча. И у Вани, и у Степы - косая сажень в плечах, брови соболиные, взгляд орлиный. Оба брата - молодцы удалые, к коню, мечу да сабле вострой привычные.

Только на том сходство братьев и заканчивалось. Иван с малолетства среди друзей-товарищей в любой игре заводилой был. Коли где смех, песни да прибаутки слышатся - ищи там Иванушку. Байку ль рассказать, песню ль распевать аль барыню сплясать - ровню Ивану трудно сыскать. Да только в жизни-то мужицкой празднеств да отдыха - на копейку, а труда тяжкого - на рубль судьбой отмерено. Работа, однако, у Ивана не ладилась - возьмется печь класть, кое-как сложит, а на другой день вместо печи - одни кирпичи. Станет поле засевать - семя то ветром в лес унесет, а на меже вместо пшеницы чертополох взойдет. Соберется в ладье гребцом плыть - весла поломает, того и гляди, всех ко дну пустит.

У другого брата, у Степана-то, напротив, любое дело горит-спорится. Дом ли построить, траву ль накосить, в синем ли море рыбу ловить - лучше Степана мастера не найти. В народе его так и величали - Степан Тимофеевич - золотые руки. Ему, поди, еще и семнадцати годочков не сровнялось, а его кроме как Степан Тимофеевич никто называть не решался. Да и вправду сказать, всею повадкой Степан более на степенного мужика в возрасте походил, нежели на отрока зеленого. На игрища он не хаживал, петь-плясать не умел, да и слова лишнего не говорил.

Однако ж, хоть Степан с Иваном и несхожи характерами были, меж собой братья дружно жили, друг другу в любом деле надеждой и опорой служили. От Ивановых песен работа любая веселее шла, вот Степан за двоих и в лесу, и в поле, и в море, и в доме управлялся.

Как-то возвращаются братья с поля в свое селение, а там - переполох. Прискакал, сказывают, гонец из стольного града, привез царево повеление - всем добрым молодцам к утру во дворец прибыть, к царевой дочери свататься.

Иван и Степан жениться еще и не помышляли, ну да против царевой воли не попрешь. Одели братья кафтанишки поновей, запрягли коней порезвей, да вместе с другими молодцами в стольный град направились.

Вот приехали братья ко дворцу, спешились и в хоромы входят. Кругом покои богатые, серебром-златом изукрашенные. Иван-то говорит: "Кабы в такой горнице да на балалайке сыграть - то-то звон кругом стоял бы!". А Степан молча озирается да дивится - это ж какие мастера постарались да красоту такую на благо людям сотворили!

Дошли братья до царской залы. Глядь - посреди залы трон стоит, на троне царь-батюшка сидит, а женихи стены подпирают, государева решения поджидают. У трона два прислужника портрет с ликом царевой дочери держат, чтоб, значит, женихи могли на невесту поглядеть. Царевна, ежели по портрету судить, красоты несказанной - невиданной.

Женихи к трону по одному подходят, царь их о чем-то выспрашивает, а сам краем глаза на оконце золотое в стене поглядывает.

Женихи кто во что горазд разряжены, перед царем расстилаются, понравиться, видно, хотят. Один богатство свое показать вздумал: так драгоценными каменьями обвесился, что звенит, будто сотня колоколов в праздничный день. Поговорил с ним царь, глянул на окошечко, а оттуда голос нежный, девичий раздается - смеется: "Это ж не жених, а клад, пусть его до черного дня в подвале схоронят". Челядь дворцовая - хохотать, а жених - бежать.

Другой молодец ученость свою показать решил. Царь ему: "Добрый день!", а он в ответ: "Гуд бай!", государь ему: "Как тебя звать-величать?", а он: "Мерси!". Из окошечка снова смех слышится: "Я о попугае давно мечтала, у меня уж и клетка приготовлена". Только того жениха и видели.

Третий жених больно воинственный попался, весь мечами да саблями вооруженный, глаз горит, кольчуга звенит. "Я, - говорит царю, - храбрее всех, любого врага в бегство обращу-запугаю". Государь ничего ответить не успел, как из окошечка новая насмешка прозвучала: "Всех запугаешь? Вот славно! Нам давно пугало огородное требуется, воронье в саду от яблонь да вишен отпугивать". Дошла очередь до Ивана и Степана. Подошли они, царю-батюшке в пояс кланяются. А голос из окошечка тут как тут: "Что это вы вдвоем подходите, аль поодиночке боитесь?". Ивану-то за словом в карман лезть не надо, он и отвечает: "Конечно, боимся. Царевна, вишь, только портрет свой выставила, а сама глаз не кажет. Знать, портрет-то поддельный, а невеста навроде Кощея Бессмертного. А мы с братом пужливые, страшных девок боимся, вот друг за дружку и держимся". Тут окошко распахнулось, в нем раз-другой лицо девичье показалось - милое, нежное, то самое, что на портрете написано. Потом окошко захлопнулось, вновь голосок сердитый послышался: "Говорить ты мастер, а покажи-ка ты на деле уменье свое. Подать сюда топор да бревно, пусть сей удалец дров для моей печи нарубит!".

Слуги быстрые притащили колоду, топор да бревнышко. Иван за топор взялся, размахнулся, со всего маху мимо бревна в пол топор и засадил, чуть себе ногу не отрубил. Стал топор из досок вытаскивать, поскользнулся, да вверх тормашками полетел, растянулся. Что тут началось! Из окошечка царевнин смех-звоночек раздается, а в зале все от хохота лежат - и царь, и придворные, и слуги, и женихи.

Иван-то со стыда сгореть готов, а Степану за брата до слез обидно стало. Подошел он, топор из досок выдернул, ловко бревно разрубил, да не просто так, а медвежонка деревянного вырубил, перед окошечком поставил. Развернулся, Ивана за руку схватил, и вместе с братом из дворца вышел.

Вернулись братья в свою деревню несолоно хлебавши. Ночь переночевали, а наутро опять гонец из стольного града прискакал, новый государев указ привез. Всем женихам, окромя Ивана да Степана, царевна решительный отказ дала. Иван же со Степаном и царю, и дочке его в душу запали. По нраву им пришлась Иванова находчивость и ум острый, но не может ведь царевниным мужем стать неумеха, у которого окромя балалайки никакой инструмент в руке не держится. Степанова же сноровка царя-батюшку с царевной в восхищение привела, но не к лицу цареву зятю молчаливость и угрюмость.

А потому государь такое решение принял: царевна за того из братьев пойдет, кто свои недостатки преодолеть сумеет. Станет Иван мастером умелым и в доме, и в поле, и в море - быть ему мужем царевны. Научится Степан речи складные говорить, песни петь да плясать - ему полцарства и дочка царева достанутся.

Вот так - жили братья, не тужили, да как перепела в силки угодили. Приказ-то любой издать можно, да исполнить его сложно. Легче зверя дикого убить, сотню лютых врагов победить, чем самого себя изменить. Но государь на то и посажен на царство, чтоб его указы без оговорок исполнять. Да и то сказать - и Ивану, и Степану лицо царевны прекрасной всю ноченьку во сне улыбалось, счастье сулило. Посему братья крепко обнялись, распрощались, да в разные стороны и направились, учителей себе искать.

Пришел Иван в поле, где мужики в ту пору траву косили. Стал к ним в ученики проситься, а косари ему и говорят: "Лучше спой нам, аль спляши, а косу мы тебе доверить никак не можем, ты неумеха, нам и себе ноги вместо травы выкосишь". В лес Иван поспешил, где мужики ели и березы валили. Но и дровосеки его учить отказались: "Наши головы хоть и крепко на плечах сидят, но ель, коли ты ее на нас завалишь, не выдержат".

Иван разобиделся, в самую чащобу забрел, уселся на рухнувшее дерево, пригорюнился. Вдруг слышит - сзади голос скрипучий: "Что, Иванушка, никто тебя мастерству учить не хочет? Может, ко мне в ученики пойдешь?". Глядь - а это леший - тело сосновое, голова дубовая, руки-коряги, глаза-угольки. Задумался Иван - страшно, знамо дело, к чудищу лесному в ученики наниматься, но ведь леший и в лесу, и в поле хозяин, кому ж, как не ему, лучше всех лесные да полевые работы знать. Эх, была не была, двум смертям не бывать, а одной не миновать, пошел Иван к лешему в работники.

День и ночь добрый молодец лес валил, дрова рубил, поле пахал, косил-засевал. Трудно ему порой приходилось, на руках кровавые мозоли вспухали, бросить труд тяжкий хотелось, попеть-поплясать, красным девкам байку рассказать. Но вспоминался ему царский дворец, окошечко золотое, голос насмешливый, и Иван с новыми силами за дело принимался.

Минул месяц, позвал Ивана леший, да и говорит: "Не думал, не гадал я, деревяшка лесная, что ты упорством своим невиданных успехов добиться сможешь. Все дела лесные и полевые ты теперь не хуже меня знаешь, больше мне тебя учить нечему". Поблагодарил Иван лешего, выучил его напоследок "камаринского" плясать, чтоб в лесу не скучать, и отправился дальше, к морю синему, рыбацкому делу учиться.

Пришел Иван к синему морю, стал к рыбакам в ученики напрашиваться. А рыбаки в ответ смеются, не хотим-де раньше времени к рыбам на корм пойти. Ты, говорят Ивану, лучше сказку нам расскажи, а мы тебя свежей ушицей угостим. Иван рыбаков убеждать стал, что не неуч он теперь и не неумеха, что и с косой, и с сохой, и с топором управляться может, но его никто и слушать не стал. Людское мнение - что иная болезнь, заполучить ее легко, а избавиться трудно.

Уплыли рыбаки на свой промысел, а Иван один на берегу остался, в воду посматривает, думу невеселую думает. Вдруг по воде круги пошли и на свет белый рожа страшная с зелеными волосьями и нечесаной бородой высунулась: "Кто тут уселся-расселся, в мою воду глядит, мне, водяному, спать не дает?". Иван хоть от неожиданности на ноги и вскочил, но не растерялся: "Это я, Иван, - говорит он водяному, - пришел к тебе в работники наниматься". Водяной сперва удивился, а потом подумал-подумал, да и согласился Ивана морскому делу обучить.

День и ночь добрый молодец сети плел, повадки морских жителей узнавал, с подводными течениями и ветрами сражался. Трудно ему порой приходилось, от качки голова кружилась, бросить море ненавистное хотелось, на твердой земле постоять, а то и на коне добром поскакать. Но вспоминалось ему лицо милое, глаза лукавые, и Иван еще горячей за дело брался.

Минул месяц, позвал Ивана водяной, да и говорит: "Я, медуза неверящая, и не надеялся, что ты таким смышленым учеником окажешься. Теперь ты не хуже меня работу моряцкую-рыбацкую исполнять умеешь, больше мне тебя учить нечему". Попрощался Иван с водяным, спел ему в благодарность песню долгую, и отправился в свою деревню.

Пришел Иван домой, принялся к соседям в гости заглядывать, упрашивать, чтоб они его домашним делам научили - избу строить, печи класть, лошадей в телегу запрягать. Только соседи от такого нерадивого ученика все как один отказались, никто и слушать его не стал. Вернулся Иван в свой пустой, неухоженный дом, уселся возле холодной печки, на пустой стол смотрит, тоскует. Вдруг в горнице шорох послышался, вылез из печи не то зверь, не то человек - ростом с ребенка годовалого, в пушистой шерсти, а на лицо - вроде старичка. Домовой (кому ж еще по углам в домах шарить?) чихнул, моргнул, да и говорит: "Ну что, Иван, без брата совсем изба в грязи утонет? Хочешь, научу тебя дом по-людски содержать?". Иван сразу и согласился - у кого ж еще хозяйствовать учиться, как не у домового.

День и ночь добрый молодец с топором, пилой, мастерком и другим инструментом баловался-развлекался, за домашней скотиной убирался. Трудно ему порой приходилось, спину ломило, в глазах искорки вспыхивали, бросить все хотелось, на игрищах поплясать, на посиделках погулять. Но вспоминалось, как он во дворце опростоволосился, и Иван оставлял мысль об отдыхе.

Минул месяц, домовой и говорит Ивану: "Молодец ты, Иванушка, доволен я тобой. Теперь ты не хуже меня по дому управиться можешь, больше мне учить тебя нечему". Испек Иван домовому на прощание пирог с яблоками, оседлал коня, да в стольный град отправился.

Ой, что-то я все об Иване да об Иване, а Степана-то совсем позабыла. Ну, пока Иван в стольный град торопится, я свою ошибку исправлю, о Степановых странствиях вам поведаю.

С братом расставшись, Степан в город отправился, петь-плясать-складно-говорить учиться. Нанял он учителей заморских, уроки усердно посещал, да толку от этого мало было. Начнет Степан петь, а ему на ухо медведь наступил, вот вместо песни у него ослиный крик и получается. Пойдет Степан в пляс, всем вокруг ноги оттопчет. Станет речь говорить - а язык-то, словно деревянный, вместо складных слов только "ага" да "угу" выговаривает.

В конце концов все учителя от Степана отказались. Вот он и решил, что только чудо ему помочь может. Слыхал Степан от людей, будто никто не поет слаще, чем Жар-птица, что никто больше бабы Яги сказок да баек не знает, что лучше русалки никто плясать не умеет.

Первым делом Степан к Жар-птице в золотую степь отправился. Подходит добрый молодец к тому месту, где Жар-птица со своей стаей гнездится и видит великое разорение. По степи, похоже, большой ураган прошел, Жар-птицын костер порушил-разломал. Птички-невелички по степи разлетелись, а сама Жар-птица у разрушенного шатра сидит-горюет. Степан время и слова даром тратить не стал, засучил рукава и за два часа не один, а целых два шатра построил - золотой для Жар-птицы, а серебряный - для ее гостей. Принялась Жар-птица Степана благодарить, а он ей и говорит: "Помоги мне, сделай милость, научи меня петь". Жар-птица дала добру молодцу свое согласие.

Поселился Степан в серебряном шатре, день и ночь поет-распевает. Думаете, это дело - проще простого? Э, нет, так только по незнанию кажется. Степану же порой, ох, как не сладко приходилось. Но он хорошо государев приказ помнил, часто о прекрасной царевне мечтал. Потому-то, видно, через месяц добрый молодец уже соловьем пел-распевал. Распрощался Степан с Жар-птицей, к бабе Яге в лес отправился.

Пришел добрый молодец к избушке на курьих ножках, глядит - сидит на пороге баба Яга, а рядом костяная нога валяется.

Баба Яга намедни с Кощеем Бессмертным чего-то поделить не сумела, разодрались они, вот Кощей ногу-то Яге и отломал. Степан время и слова даром тратить не стал, засучил рукава и за два часа бабе Яге ногу приладил, да еще и костыль сделал, чтоб было чем с Кощеем в другой раз сразиться. Принялась баба Яга Степана благодарить, а он ей и говорит: "Помоги мне, сделай милость, научи меня складны речи говорить". Баба Яга дала добру молодцу свое согласие.

Поселился Степан в избушке на курьих ножках, с утра до вечера речи говорить-молвить учится. Думаете, это дело легче легкого? А вы попробуйте! Степан-то временами до головной боли заговаривался. Но крепко запомнил он государево условие, во сне частенько царевну видал. Потому, наверное, добрый молодец через месяц уже так сказки сказывал, как раньше дрова рубил. Поклонился Степан бабе Яге, поблагодарил ее за науку, да к русалке отправился.

Добрался добрый молодец до глубокого озера, день тогда светлый выдался, приветливый, волны голубые на желтый песок набегали, чайки радостно кричали. Только русалки нигде Степан не увидел. Стал он ее звать, она ему из озера откликнулась. Почему ж русалочка добру молодцу не показывается? Да потому, что платье на ней поизносилось, порвалось, от сырости сгнило. Степан время и слова даром тратить не стал, засучил рукава и за два часа из травы да тины озерной ниток напрял, ткани наткал, платье русалке сшил. Принялась русалочка Степана благодарить, а он ей и говорит: "Помоги мне, сделай милость, научи меня плясать, хороводы водить". Русалочка охотно согласилась.

Поселился Степан у озера, день деньской с русалочкой пляшет. Думаете, это дело нехитрое? Что ж, со стороны-то все несложным кажется. А Степан иногда еле до своего шалаша вечером доползал. Но очень хотел он русалкино искусство перенять, красавицу царевну завоевать. Потому, думаю, добрый молодец через месяц уже заядлым танцором заделался. Покинул Степан голубое озеро, в стольный град отправился.

У ворот стольного града повстречались братья, Иван да Степан. Обнялись крепко-крепко, с головы до ног друг друга оглядели, у обоих глаза одной тяжкой мыслью затуманились - ведь нехотя соперниками они оказались. Но делать нечего, едут братья во дворец, входят в хоромы богатые, минуют покои, златом-серебром изукрашенные. Иван-то и говорит: "Мне б еще самую малость у домового подучиться, я бы дом еще краше этого построить смог". А Степан в ответ: "Да, в таких покоях, да после хорошей работы и сплясать-станцевать не грех!".

Вот уж братья в царской зале, посреди которой трон стоит, на троне царь-батюшка сидит, а в стене - оконце золотое, слегка приоткрытое. Поклонились братья государю, по очереди ему обо всем рассказали, стали умения свои показывать. В углу залы печь старая стояла, дымила-чадила. Так братья в пять минут ее развалили, а в десять минут новую печь сложили. Да не простую: в дымоходе ветер песни поет - днями плясовые, ночами колыбельные.

Потом вышли братья в дворцовый сад, в дальнем углу которого с незапамятных времен ничего, окромя чертополоха не росло. В пять минут Иван со Степаном все деревьями засадили, в десять минут деревья зацвели, а через пятнадцать минут уже спелые плоды можно было собирать. Да не какие-нибудь груши-яблоки, а бананы да ананасы невиданные.

В саду царском пруд раскинулся, весь тиной да илом затянутый. В том пруду отродясь всех жителей было - лягушки да тритоны. Взялись Иван со Степаном за дело, в пять минут пруд вычистили, а через полчаса в пруду какой только рыбы не плескалось. А посередь пруда, на острове, русалочка откуда ни возьмись, появилась, улыбается братьям приветливо, рукой ласково машет.

Заиграл тогда Иван на дудочке, а Степан к русалочке на лодочке подплыл, в пляс с ней пустился. Да так братья складно все это делали, что у зрителей ноги сами в пляс пускались. А когда, наплясавшись, Степан принялся песни душевные петь, тут уж многих и слеза прошибла.

Вернулись все в залу государеву. Царь, видать, доволен остался, улыбается милостиво, на окошко поглядывает, да слово свое государево молвит: "Что ж, вы оба мой наказ исполнили, теперь царевне решать, кого из вас в мужья брать". Только царь договорил, как Иван со Степаном, не сговариваясь, шаг вперед сделали, поклонились, да и говорят как один: "Прости меня, царь-батюшка, и ты, царевна прекрасная, по сердцу ты мне пришлась, но я от тебя в пользу брата отказываюсь, потому как он более меня счастья достоин".

Заспорили братья, каждый ради другого готов от царевны отступиться. И в жарком споре не заметили они, как распахнулась в стене у окошка дверца потаенная, и вышла оттуда царевна прекрасная, а вслед за ней... вторая девица, и лицом, и фигурой, и одеждой от первой неотличимая. У царя-то две дочери было, Марья да Дарья, обе красавицы, обе умницы...

Что дальше было, о том вы и сами догадаться можете. Сперва - две свадьбы разом играли, пир пировали, пели-плясали. А потом жили-поживали, и радость, и горе видали. Про то другие сказки сказывали. Ну а нынче, молодец, мне пора сказать: КОНЕЦ.

Предоставлено автором, специально
для публикации на сайте «Солнышко»
Опубликовано 5 февраля 2003 г.

Все произведения современных авторов